Неточные совпадения
— Полно, папаша, полно, сделай одолжение! — Аркадий ласково улыбнулся. «В чем извиняется!» — подумал он про себя, и чувство снисходительной нежности к доброму и мягкому
отцу, смешанное с ощущением какого-то тайного превосходства, наполнило его душу. — Перестань, пожалуйста, — повторил он еще раз, невольно наслаждаясь сознанием
собственной развитости и свободы.
Голос Аркадия дрожал сначала: он чувствовал себя великодушным, однако в то же время понимал, что читает нечто вроде наставления своему
отцу; но звук
собственных речей сильно действует на человека, и Аркадий произнес последние слова твердо, даже с эффектом.
Отец, заложив руки назад, ходит по комнате взад и вперед, в совершенном удовольствии, или присядет в кресло и, посидев немного, начнет опять ходить, внимательно прислушиваясь к звуку
собственных шагов. Потом понюхает табаку, высморкается и опять понюхает.
— Нет, не нахожу смешным, — повторил он ужасно серьезно, — не можете же вы не ощущать в себе крови своего
отца?.. Правда, вы еще молоды, потому что… не знаю… кажется, не достигшему совершенных лет нельзя драться, а от него еще нельзя принять вызов… по правилам… Но, если хотите, тут одно только может быть серьезное возражение: если вы делаете вызов без ведома обиженного, за обиду которого вы вызываете, то тем самым выражаете как бы некоторое
собственное неуважение ваше к нему, не правда ли?
«И пусть, пусть она располагает, как хочет, судьбой своей, пусть выходит за своего Бьоринга, сколько хочет, но только пусть он, мой
отец, мой друг, более не любит ее», — восклицал я. Впрочем, тут была некоторая тайна моих
собственных чувств, но о которых я здесь, в записках моих, размазывать не желаю.
Когда же тут, сверх того, самая коварная, самая мрачная интрига и доверчивого, великодушного
отца сговорилась погубить его же
собственная дочь, то разве это можно снести?
Этот почтенный
отец семейства совсем не вмешивался в свои фамильные дела, великодушно предоставив их
собственному течению.
Собственное положение в доме теперь ей обрисовалось особенно ясно, то есть, несмотря на болезненную привязанность к ней
отца, она все-таки была чужой под этой гостеприимной кровлей, может быть, более чужой, чем все эти старцы и старицы.
Почему женщина, устраненная от всякой общественной деятельности, даже у себя дома не имеет своего
собственного угла, и ее всегда могут выгнать из дому
отец, братья, муж, наконец
собственные сыновья?
Но со словом, господа присяжные, надо обращаться честно, и я позволю назвать предмет
собственным его словом,
собственным наименованием: такой
отец, как убитый старик Карамазов, не может и недостоин называться
отцом.
— Слушай, я разбойника Митьку хотел сегодня было засадить, да и теперь еще не знаю, как решу. Конечно, в теперешнее модное время принято
отцов да матерей за предрассудок считать, но ведь по законам-то, кажется, и в наше время не позволено стариков
отцов за волосы таскать, да по роже каблуками на полу бить, в их
собственном доме, да похваляться прийти и совсем убить — все при свидетелях-с. Я бы, если бы захотел, скрючил его и мог бы за вчерашнее сейчас засадить.
Хотя госпожа Хохлакова проживала большею частию в другой губернии, где имела поместье, или в Москве, где имела
собственный дом, но и в нашем городке у нее был свой дом, доставшийся от
отцов и дедов.
Тут влюбится человек в какую-нибудь красоту, в тело женское, или даже только в часть одну тела женского (это сладострастник может понять), то и отдаст за нее
собственных детей, продаст
отца и мать, Россию и отечество; будучи честен, пойдет и украдет; будучи кроток — зарежет, будучи верен — изменит.
Обедали мы в четвертом часу. Обед длился долго и был очень скучен. Спиридон был отличный повар; но, с одной стороны, экономия моего
отца, а с другой — его
собственная делали обед довольно тощим, несмотря на то что блюд было много. Возле моего
отца стоял красный глиняный таз, в который он сам клал разные куски для собак; сверх того, он их кормил с своей вилки, что ужасно оскорбляло прислугу и, следовательно, меня. Почему? Трудно сказать…
Он был камердинером Сенатора и моего
отца во время их службы в гвардии, добрый, честный и трезвый человек, глядевший в глаза молодым господам и угадывавший, по их
собственным словам, их волю, что, думаю, было не легко.
Пробывши в безвестной отлучке три года, он воротился домой. Предсказание
отца сбылось: беглец принес в пользу церкви около трехсот рублей. Это всех обрадовало и даже отчасти примирило с ним матушку. Все равно не минешь новый колокол покупать, и, если недостанет церковных денег, придется своих
собственных добавлять, так вот Сатиров-то сбор и пригодится…
Наиболее боевыми были мои
собственные статьи, и они иногда производили впечатление скандала, например, статьи против Карловацкого епископата, против разрыва с Московской церковью, против осуждения митрополитом Сергием учения о Софии
отца С. Булгакова, против Богословского института в связи с историей с Г. П. Федотовым.
Вина составляли главный доход Елисеева. В его погребах хранились самые дорогие вина, привезенные
отцом владельца на трех
собственных парусных кораблях, крейсировавших еще в первой половине прошлого века между Финским заливом и гаванями Франции, Испании, Португалии и острова Мадейры, где у Елисеева были
собственные винные склады.
Были два дня, когда уверенность доктора пошатнулась, но кризис миновал благополучно, и девушка начала быстро поправляться.
Отец радовался, как ребенок, и со слезами на глазах целовал доктора. Устенька тоже смотрела на него благодарными глазами. Одним словом, Кочетов чувствовал себя в классной больше дома, чем в
собственном кабинете, и его охватывала какая-то еще не испытанная теплота. Теперь Устенька казалась почти родной, и он смотрел на нее с чувством собственности, как на отвоеванную у болезни жертву.
Насколько сам Стабровский всем интересовался и всем увлекался, настолько Дидя оставалась безучастной и равнодушной ко всему.
Отец утешал себя тем, что все это результат ее болезненного состояния, и не хотел и не мог видеть действительности. Дидя была представителем вырождавшейся семьи и не понимала
отца. Она могла по целым месяцам ничего не делать, и ее интересы не выходили за черту
собственного дома.
Галактион вскочил со стула и посмотрел на
отца совсем дикими глазами. О, как он сейчас его ненавидел, органически ненавидел вот за эту безжалостность, за смех, за самоуверенность, — ведь это была его
собственная несчастная судьба, которая смеялась над ним в глаза. Потом у него все помутилось в голове. Ему так много было нужно сказать
отцу, а выходило совсем другое, и язык говорил не то. Галактион вдруг обессилел и беспомощно посмотрел кругом, точно искал поддержки.
Галактион ждал этого обличения и принял его с молчаливым смирением, но под конец отцовской речи он почувствовал какую-то фальшь не в содержании этого обличения, а в самой интонации, точно старик говорил только по привычке, но уже сам не верил
собственным словам. Это поразило Галактиона, и он вопросительно посмотрел на
отца.
Здесь, на каторге, он сам построил себе избу, делает ведра, столы, неуклюжие шкапы. Умеет делать всякую мебель, но только «про себя», то есть для
собственной надобности. Сам никогда не дрался и бит не бывал; только когда-то в детстве
отец высек его за то, что горох стерег и петуха впустил.
В продолжение всего этого времени
отец и мать постоянно кормят их и поят водою из
собственного рта, для чего должны беспрестанно отлучаться от детей за кормом; покуда голубята малы, голубь и голубка улетают попеременно, а когда подрастут — оба вместе.
Сын знает, что
отец только вследствие
собственного невежества запрещает ему учиться, и считает долгом покориться этому невежеству!..
Затем стал говорить генерал Епанчин, в своем качестве
отца, и говорил резонно, избегнул трогательного, упомянул только, что вполне признает ее право на решение судьбы Афанасия Ивановича, ловко щегольнул
собственным смирением, представив на вид, что судьба его дочери, а может быть и двух других дочерей, зависит теперь от ее же решения.
Она только с большим трудом перенесла известие, что брат Ипполит, которого и она и
отец с нетерпением ожидали к каникулам, арестован и попал под следствие по делу студентов, расправившихся
собственным судом с некоторым барином, оскорбившим одного из их товарищей.
Собственные дела Лизы шли очень худо: всегдашние плохие лады в семье Бахаревых, по возвращении их в Москву от Богатыревых, сменились сплошным разладом. Первый повод к этому разладу подала Лиза, не перебиравшаяся из Богородицкого до самого приезда своей семьи в Москву. Это очень не понравилось
отцу и матери, которые ожидали встретить ее дома. Пошли упреки с одной стороны, резкие ответы с другой, и кончилось тем, что Лиза, наконец, объявила желание вовсе не переходить домой и жить отдельно.
Разве
отец иногда придет и выкурит возле нее одну из своих бесчисленных трубок и при этом о чем-нибудь перемолвится; или няня подойдет да посмотрит на ее работу и что-нибудь расскажет, впрочем, для
собственного удовольствия.
Кое-как
отец после обеда осмотрел свое
собственное небольшое хозяйство и все нашел в порядке, как он говорил; мы легли рано спать, и поутру, за несколько часов до света, выехали в Чурасово, до которого оставалось пятьдесят верст.
Узнав о смерти моего дедушки, которого она называла вторым
отцом и благодетелем, Прасковья Ивановна писала к моему
отцу, что «нечего ему жить по пустякам в Уфе, служить в каком-то суде из трехсот рублей жалованья, что гораздо будет выгоднее заняться своим
собственным хозяйством, да и ей, старухе, помогать по ее хозяйству.
Я обратился к
отцу и вполголоса продолжал говорить с ним о том же, сообщая при случае и мои
собственные замечания и догадки.
Отец уважал труды крестьян, с любовью говорил о них, и мне было очень приятно его слушать, а также высказывать мои
собственные чувства и детские мысли.
В такие минуты, когда мысль не обсуживает вперед каждого определения воли, а единственными пружинами жизни остаются плотские инстинкты, я понимаю, что ребенок, по неопытности, особенно склонный к такому состоянию, без малейшего колебания и страха, с улыбкой любопытства, раскладывает и раздувает огонь под
собственным домом, в котором спят его братья,
отец, мать, которых он нежно любит.
И все это я сделал, один я, через свою
собственную хитрость, так что
отец только руки расставил!..
Если верить
собственным словам Лавровского, он убил родного
отца, вогнал в могилу мать, заморил сестер и братьев.
Наконец меня позвали к
отцу, в его кабинет. Я вошел и робко остановился у притолоки. В окно заглядывало грустное осеннее солнце.
Отец некоторое время сидел в своем кресле перед портретом матери и не поворачивался ко мне. Я слышал тревожный стук
собственного сердца.
Я решительно недоумевал. Может ли городничий выпороть совершеннолетнего сына по просьбе
отца? Может ли
отец выгнать сына из его
собственной квартиры? — все это представлялось для меня необыкновенным, почти похожим на сказку. — Конечно, ничего подобного не должно быть, говорил здравый смысл, а внутреннее чувство между тем подсказывало: отчего же и не быть, ежели в натуре оно есть?..
Лидочка горячо любила
отца и скоро подружилась с теткой. Когда пришла роковая весть, у обеих сердца застыли. Лидочка испугалась, убежала и спряталась в палисаднике. Прасковью Гавриловну придавила мысль, что рушилось все, что защищало их и указывало на какой-нибудь просвет в будущем. Она с ужасом глядела на Лидочку. Ей представился, рядом с гробом покойного брата, ее
собственный гроб, а за этими двумя гробами зияла бездна одиночества и беспомощности, которые должны были поглотить Лидочку.
Доктору, кажется, досадно было, что Аггей Никитич не знает этого, и, как бы желая поразобраться с своими
собственными мыслями, он вышел из гостиной в залу, где принялся ходить взад и вперед, причем лицо его изображало то какое-то недоумение, то уверенность, и в последнем случае глаза его загорались, и он начинал произносить сам с собою отрывистые слова. Когда потом gnadige Frau, перестав играть в шахматы с
отцом Василием, вышла проводить того, Сверстов сказал ей...
— Юнг бесспорно великий поэт, — рассуждал
отец Василий, — но он никак не облегчитель и не укротитель печали, а скорее питатель ее. Испытывая многократно мое
собственное сердце и зная по исповеди сердца многих других людей, я наперед уверен, что каждое слово из прочитанной мною теперь странички вам сладостно!
Быть может, князь, которого он принял как сына, нанес ему в тот же день кровавое оскорбление, ему, лучшему другу
отца его; ему, который готов был подвергнуть опасности
собственную жизнь, чтобы скрыть Серебряного от царского гнева!
Письма его были оригинальны и странны, не менее чем весь склад его мышления и жизни. Прежде всего он прислал Туберозову письмо из губернского города и в этом письме, вложенном в конверт, на котором было надписано: «
Отцу протоиерею Туберозову, секретно и в
собственные руки», извещал, что, живучи в монастыре, он отомстил за него цензору Троадию, привязав его коту на спину колбасу с надписанием: «Сию колбасу я хозяину несу» и пустив кота бегать с этою ношею по монастырю.
— Да, прошу тебя, пожалуй усни, — и с этими словами
отец протопоп, оседлав свой гордый римский нос большими серебряными очками, начал медленно перелистывать свою синюю книгу. Он не читал, а только перелистывал эту книгу и при том останавливался не на том, что в ней было напечатано, а лишь просматривал его
собственной рукой исписанные прокладные страницы. Все эти записки были сделаны разновременно и воскрешали пред старым протопопом целый мир воспоминаний, к которым он любил по временам обращаться.
«Этот союз ценился у них так, что, бывало,
отец готовился мстить
собственным сыновьям, исполняя завет кровавого мщения за убийство названного брата».
Мальчик горячо схватился за эту мысль, попросил
отца купить десть толстой бумаги, а дьячка —
собственною его рукою написать на первом листе песню о Венус.
Один Степан Михайлыч не мог примириться с переездом дочери от умирающего
отца в свой
собственный дом.
На мельнице бабушке принесли скамейку, и она уселась в тени мельничного амбара, неподалеку от кауза, около которого удили ее меньшие дочери, а старшая, Елизавета Степановна, сколько из угождения к
отцу, столько и по
собственному расположению к хозяйству, пошла с Степаном Михайловичем осматривать мельницу и толчею.
Бабушка была женщина самая простая и находилась в полном распоряжении у своих дочерей; если иногда она осмеливалась хитрить с Степаном Михайловичем, то единственно по их наущению, что, по неуменью, редко проходило ей даром и что старик знал наизусть; он знал и то, что дочери готовы обмануть его при всяком удобном случае, и только от скуки или для сохранения
собственного покоя, разумеется будучи в хорошем расположении духа, позволял им думать, что они надувают его; при первой же вспышке всё это высказывал им без пощады, в самых нецеремонных выражениях, а иногда и бивал, но дочери, как настоящие Евины внучки, не унывали: проходил час гнева, прояснялось лицо
отца, и они сейчас принимались за свои хитрые планы и нередко успевали.
— С этих пор точно благодетельный ангел снизошел в нашу семью. Все переменилось. В начале января
отец отыскал место, Машутка встала на ноги, меня с братом удалось пристроить в гимназию на казенный счет. Просто чудо совершил этот святой человек. А мы нашего чудесного доктора только раз видели с тех пор — это когда его перевозили мертвого в его
собственное имение Вишню. Да и то не его видели, потому что то великое, мощное и святое, что жило и горело в чудесном докторе при его жизни, угасло невозвратимо.